Бастионы Дита - Страница 74

Я полз тяжело и неуклюже, как дождевой червь, жаркой порой оказавшийся на асфальте. Я полз, обретая сознание, и полз, теряя его. Каждый раз, вновь приходя в себя, я видел вокруг другие деревья, другие камни и другие следы на рыхлом песке. Только рельс всегда оставался прежним – ровным, блестящим, бесконечным. Время от времени я насыпал на него горсть песка и следил, как тот уносится к Окаему. Когда же песок, распределившись ровным слоем, остался наконец неподвижным, я понял, что отполз на безопасное расстояние. Багровый свет уже погас, а искаженная, вывернутая кромка этого мира скрылась за вершинами деревьев.

Кое-как встав на ноги, я побрел вдоль края просеки, цепляясь за ветки кустарника. Все мои кости, кажется, были целы, зато внутри при каждом движении что-то болезненно екало, как у лошади с отбитой селезенкой. Первую реку я преодолел вброд (карабкаться по рельсу не было сил) и долго потом лежал на берегу, подставляя медленно текущей чистой воде то одну сторону лица, то другую. Предвечные, Иносущие, Хавр, Всевидящий Отче, Замухрышка, Ирлеф – как они все сейчас были далеки от меня. Плавный прохладный поток играл моими волосами, ласкал щеку, смывал кровь и грязь, уносил вдаль горечь, тоску, безысходность, накопившуюся в душе. Под тихий плеск воды я засыпал, просыпался и грезил наяву.

К реальности меня вернуло чувство голода и тот прилив свежей энергии, который побуждает хорошо отдохнувшего человека к немедленному действию. Наскоро подкрепившись сердцевиной все того же съедобного дерева, я осмотрел остатки своего снаряжения. Кроме лохмотьев одежды и разбитых сапог, при мне имелись только фляжка зелейника да нож весьма посредственного качества. И тем не менее все мои надежды были именно на него. Первым делом я вырезал в лесу две метровые чурки, каждую толщиной в пол-обхвата, и проделал в них глубокие пазы по размеру рельса. Поверьте, проделать все это обыкновенным ножом с пятнадцатисантиметровым лезвием было не легче, чем каменным топором вырубить пирогу из цельного ствола секвойи. Теперь осталось соединить чурки в единую жесткую раму, что я и сделал при помощи пары более длинных и тонких поперечен да лоскутьев своей собственной рубашки. Навалив сверху несколько охапок веток, я лег на это примитивное сооружение и обеими руками оттолкнулся от земли. Тележка заскрипела, дернулась и начала набирать скорость.

До места пересечения рельсов я добирался раза в два дольше, чем от него – до Окаема, зато без всяких приключений. Здесь я заново перевязал свою разболтанную конструкцию и вновь отправился в путь, на этот раз выбрав прямое направление. Вскоре по обе стороны дороги замелькали одиночные деревья, постепенно слившиеся в густой дикий лес. Когда же над моей головой бесшумно пронеслась пара летающих дисков, я обрадовался им как старым знакомым. Отдохнуть я позволил себе, только достигнув разрыва в рельсе. К концу второго дня пути я стал замедлять ход, внимательно посматривая по сторонам. Выручил меня случай – я заметил торчащий из зарослей угол чьей-то тележки. Конструкцией, да и манерой исполнения она не отличалась от той, которую я обнаружил у сгоревшей рощи. Чтобы поставить на рельс это устройство, требовалось усилие по меньшей мере четырех здоровых мужиков. Облазив окрестности, я обнаружил наше старое кострище и множество свежих следов, как человеческих, так и звериных.

Лес пересекало немало тропок, но я на всякий случай решил держаться от них в стороне. О сестрице Хавра мне почти ничего не было известно, кроме разве что смутных намеков, но знакомство с другими членами этой семьи не позволяло рассчитывать на задушевный прием.

Чащоба стала постепенно редеть, деревья выглядели все более хилыми, а подлесок исчез вовсе. Белесый налет покрывал все вокруг, и я почувствовал на губах солоноватый привкус. А выйдя на опушку, невольно зажмурил глаза – даже в обычном для этого мира мутном и рассеянном свете Соленое озеро сверкало, как альпийский ледник. До сих пор мне казалось странным: из-за чего человеку (пусть даже и свихнувшемуся, если верить Хавру) жить в таком неуютном месте. А вот теперь я понял – из-за гипертрофированного стремления к безопасности. Подойти незаметно к Черному Камню, казавшемуся отсюда вмерзшим в лед кукишем негра, было невозможно даже теоретически.

Хрустя сапогами по соленому инею, я достиг кромки берега. Дождей давно не было, и на гладкой, как полированный мрамор, поверхности остались только редкие лужи. Стараясь не поднимать высоко ноги, я зашагал-заскользил по этому нетающему катку и успел уже одолеть добрую половину расстояния до острова, когда ощутил где-то под черепной коробкой легкий булавочный укол. Затем почти неощутимое покалывание пробежало от надбровных дуг к затылку. Очень не люблю, когда со мной случается что-то одновременно новое и неприятное (все приятное, к сожалению, уже не может быть для меня новым). Во всяком случае, полагаю, что это вовсе не соль проникла в мои нервные цепи. Скорее всего кто-то проверял сейчас степень моего контроля над собственным сознанием – так иногда дружески похлопывают по плечам вероятного противника, дабы определить, есть ли на нем бронежилет. Ладно, щупайте. За свои мозги я спокоен. С ними даже максары ничего не могли поделать.

Остров тем временем приближался, резко контрастируя своей черной скалистой громадой с окружавшей его ослепительно белой плоскостью озера.

Ирлеф, подперев голову рукой, сидела на бережку и ласково смотрела на меня.

– Я уже и надеяться перестала, что ты придешь за мной, – сказала она.